Жалобная книга [litres] - Макс Фрай

— Хорошая какая, — одобрительно пробасила Капа, отпуская меня на волю. Отстранившись, еще раз оглядела с ног до головы и заключила: — Добро пожаловать!

А я гляжу на нее заворожено, ничегошеньки не понимаю. Ну, почти. Они вдвоем как-то меня усадили за столик у нарисованного окна, даже капучино мне заказали, посыпанный не корицей, а тертым шоколадом, как я люблю. Как угадали?..

— Капитолина Аркадьевна, — рассказывает мой поводырь, — наш единственный добрый ангел. Первая, кого я встретил в этом клубе. Я ведь почти случайно сюда попал. Михаэль — немец, в Москве никогда в жизни не был, о существовании местной тусовки знал сугубо теоретически. Вернее даже не знал. Просто подозревал, что вряд ли я окажусь единственным накхом в таком огромном городе как Москва. Сказал мне на прощание: «Обязательно разыщи там своих. Иногда это бывает позарез нужно». Теоретически я был с ним согласен, а на практике совершенно не понимал, как я буду кого-то искать? Где искать? По улицам, что ли, мотаться, прохожих за грудки хватать, в глаза заглядывать?.. Со временем понял, конечно, что за грудки никого хватать не нужно, даже близко подходить не обязательно. Но и другое стало мне совершенно очевидно: потребуется огромное, нечеловеческое везение, чтобы нарваться на еще одного накха. Ну я и забил на это дело. Решил: перебьюсь. Обещал себе, что в случае чего найду способ смотаться к Михаэлю. Ну, или хоть по телефону ему позвонить можно — так я себя успокаивал.

— И как же ты в итоге всех нашел? — спрашиваю. Лишь бы спросить, показать, что я слушаю. Очень внимательно слушаю. Это, между прочим, чистая правда.

— Я-то как раз ничего не нашел, — смеется. — Меня нашли. Один из тутошних завсегдатаев приметил меня — где бы ты думала? — в «Летчике». Положил на стол визитку и поспешно удалился, я звука произнести не успел. Когда человеку, в детстве контуженному Уэллсом, суют под нос картонку с надписью «Дверь в стене», точным адресом и примечанием, от руки: «Каждую субботу, по вечерам», — как-то не до комментариев… Конечно, я сюда прибежал, из чистого любопытства, поглядеть: зачем звали-то? Предположения были самые разные, от мистических до криминально-эротических, так что я был начеку…

— Теперь это называется «начеку», — ухмыляется Капа. — Скажи уж прямо: шел и не знал, что тебе предстоит, помереть на месте или просто усраться с перепугу!

— Ну, почему… Крутились у меня в голове и другие варианты. Но и эти два имели место, ты права.

Тут он торжествующе глядит на меня.

— И что же ты думаешь? Первой я встретил Капитолину Аркадьевну. Она тут же заявила: «какой хороший мальчик!» — и я, понятно, расслабился. Если бы в эту минуту появились придуманные мною монстры и злодеи, могли бы брать меня тепленьким.

— Это мое хобби, — объясняет великанша. — Я тут единственная, кто по-настоящему интересуется коллегами. Сую нос в чужие дела, даже сплетнями не брезгую. Мне правда интересно, несмотря ни на что. И еще люблю приходить сюда пораньше, чтобы не пропустить новенького, если вдруг появится. В первый раз все стесняются, это понятно. Но загвоздка еще и в том, что мало кто понимает, зачем, собственно, его сюда принесло? И ведь порой два часа просидишь, а так и не поймешь, зачем все это. Мы все, по большей части, с причудами. Даже пригласить сюда по-человечески мало кто способен, а уж объяснений каких-то вообще не дождешься. Это тебя за ручку привели, как первоклашку в школу. Повезло.

— Да, — соглашаюсь. И снова умолкаю.

— А вот пришла бы сюда неделей раньше, не было бы тебе никакой Капитолины Аркадьевны, — назидательно говорит рыжий. — Она нас на целый месяц покинула.

Глаза у него при этом непроизвольно округляются, брови ползут вверх, приобретая трагический излом. И я вдруг осознаю: да, конечно, для накхов месяц — огромный срок. Почти вечность.

— Ладно, — откликаюсь рассеяно, — я ни за что не стану приходить сюда неделей раньше, обещаю. Спасибо, что предупредил.

Собеседники мои развеселились, а я даже не сразу поняла: что тут смешного? Вот до чего обалдела.

Кафе понемногу заполнялось посетителями. Здесь оказалось не так уж людно. Почти треть столиков в кофейной комнате к восьми вечера оставалась пустой, а в чайной засел один-единственный дядечка средних лет, улыбчивый и молчаливый. За весь вечер он ни разу не поднялся с места, словом ни с кем не обменялся, но разглядывал присутствующих с доброжелательным вниманием — тех, кто не был скрыт от его поля зрения двумя дверными проемами.

Все происходило совсем не так, как я себе представляла. Мне-то мерещилось что-то вроде общего собрания, чуть ли не групповое камлание за круглым столом. На повестке дня прием нового члена в тайную организацию; метание жребия, строгое собеседование со старейшинами, закрытое голосование, общее решение, присяга и прочая масонская суета.

Ага, как же.

На самом деле наша компания из трех человек оказалась самой многочисленной. Сюда приходили поодиночке, многие так же и рассаживались; лишь изредка кто-то вставал, ненадолго задерживался у соседнего столика и почти сразу же возвращался на место. Со стороны можно было подумать, что все присутствующие забыли дома спички и зажигалки и теперь друг у дружки одалживаются.

Все вели себя так, словно бы зашли сюда случайно, изнывая от субботней скуки. Делали заказы, вертели в руках сигареты, неторопливо цедили напитки; некоторые принялись ужинать. Толстяк в дальнем углу читал книгу и, кажется, за весь вечер ни разу от нее не оторвался, даже ел, не глядя в тарелку. Блондинка с длинной косой подсела к загорелому жилистому старичку, тот извлек из портфеля карманные нарды, и они принялись играть, не обращая решительно никакого внимания на окружающих. Ослепительно красивый юноша-азиат, с раскосыми и жадными, как положено, очами, хмурясь, листал глянцевый журнал; время от времени делал на полях какие-то пометки. Не то выпускающий редактор номера, не то просто очень внимательный читатель, поди разбери.

Несколько человек все же подошли к нам — не все сразу, понятно, а по одному, с большими интервалами, — коротко поздоровались с моими опекунами, одарили меня скупыми, но вполне приветливыми улыбками. Имя не спрашивали, да и сами не представлялись — за одним исключением. Кудрявая, худая, как подросток, брюнетка положила на стол возле моей чашки белую гвоздику с коротким стеблем, шепнула: «Меня зовут Ляля, зимой я молчунья, но как-нибудь, ближе к лету, непременно поболтаем», — и тут же удалилась в другой конец зала. Прочие разглядывали меня издалека — неназойливо, вполне доброжелательно и без особого любопытства, как новую деталь интерьера, приятную, но вряд ли судьбоносную перемену.